Сёрф-троица: Джордж Фрит, Хьюм Форд и Джек Лондон

Серфинг навсегда связал имена этих трех замечательных людей и повлиял не только на их жизни, но и на историю серфинга за пределами Гавайев: в Австралии, Англии и Африке. Фрит — один из первых инструкторов по серфингу, Форд — известный журналист, а Лондон — популярный писатель. Все звезды счастливо сошлись на пляже Вайкики…

Джордж Д. Фрит родился на острове Оаху в 1883 году, у него ирландские и гавайские корни. Помимо регулярного участия в соревнованиях по плаванию и прыжкам в воду, Фрит был спасателем и инструктором по плаванию и серфингу в лодочном клубе Healani, именно он научил серфить Александра Хьюма Форда и Джека Лондона.

Александр Хьюм Форд родился во Флоренции, штат Южная Каролина, в 1868 году. Он вырос и получил образование в Чарльстоне, а после сильного землетрясения 1886 года переехал в Нью-Йорк. Между 1886 и 1899 годами он работал профессиональным журналистом в Нью-Йорке, был другом Джека Лондона. В 1899 году он убедил нескольких нью-йоркских редакторов отправить его в поездку по России в качестве журналиста-репортера, по пути его корабль ненадолго остановился в Гонолулу, Гавайи, а затем направился к Золотому Рогу, порт Владивосток.

Во время пребывания Форда в Гонолулу, он отчетливо услышал зов Гавайев и понял, что это место, в которое легко влюбиться и которое может стать ему домом. Он искренне полюбил острова и серфинг, именно благодаря ему этот древний спорт возродился и распространился за пределы Гавайев до самой Австралии.

Форд поселился на Гавайях спустя 8 лет после первого посещения. Он безуспешно пытался научиться серфингу у местных мальчишек, терпя неудачу за неудачей, и настойчивость всё же была вознаграждена когда судьба свела его с чемпионом островов по серфингу — Джорджем Фритом. За полчаса Хьюм узнал намного больше, чем за все недели безуспешных самостоятельных попыток!

В 1908 году он стал сооснователем тематического клуба Вайкики-Бич: Outrigger — первый клуб гребли и серфинга, который предлагал туристам и многочисленным отдыхающим научиться серфингу на лодке или доске.

Форд был первым настоящим пиарщиком серфинга! Согласно газете Charleston News and Courier за декабрь 1919 года, Форд показывал кинофильмы о катании на гавайской доске для серфинга, таким образом распространяя серфинг всеми возможными способами, в том числе с помощью открыток, иллюстраций и фотографий серфинга, которые регулярно использовались для продвижения туризма на Гавайях и появлялись в книгах и газетах по всему миру. Первые фотокарточки серферов, сделанные в 1890-х годах, были портретами гавайцев, держащих свои доски для серфинга. Форд пошел еще дальше и снял кадры серфинга в действии (примерно в 1908 году), которые были первыми фотографиями серфинга, когда-либо опубликованных в журналах. Благодаря ему серфинг часто и много освещался в прессе:

Джек Лондон и серфинг

Форд дружил со всемирно известным писателем-авантюристом Джеком Лондоном и его женой Чармиан. Обоих мужчины связывали общие интересы писательства и путешествий, но именно интерес Форда к древнему гавайскому спорту действительно привлек внимание Джека, который пообещал попробовать этот спорт вместе с ним.

Джек Лондон впервые прибыл на Гавайи в 1904 году и, как и все известные посетители, получил свой первый опыт катания в Вайкики.

Форд и Лондон  встретили Джорджа Фрита, который был инструктором по серфингу в отеле Waikiki’s Seaside.
Серфинг и, главное, сама фигура Фрита, произвели на Джека огромное впечатление, вся магия момента описана в произведении “Riding the South Seas Surf”, которое было опубликовано в женском журнале “Lady’s Home Companion” в 1907 году, а в 1911 году это произведение (статья) было включено в сборник Джека Лондона “Voyage (Cruise) of the the Snark” под названием “A Royal Sport”.

Познакомимся поближе с произведением, о котором все говорят, но которое мало кто читал! От этих душевных строк про серфинг, о спорте смуглых гавайцев с литературного слога восхищающегося европейца, мурашки по коже! Всем рекомендую уделить немного времени и вдумчиво насладиться этим творчеством!

A Royal Sport by Jack London

«That is what it is, a royal sport for the natural kings of earth. The grass grows right down to the water at Waikiki Beach, and within fifty feet of the everlasting sea. The trees also grow down to the salty edge of things, and one sits in their shade and looks seaward at a majestic surf thundering in on the beach to one’s very feet. Half a mile out, where the reef is, the white-headed combers thrust suddenly skyward out of the placid turquoise-blue and come rolling in to shore. One after another they come, a mile long, with smoking crests, the white battalions of the infinite army of the sea. And one sits and listens to the perpetual roar, and watches the unending procession, and feels tiny and fragile before this tremendous force expressing itself in fury and foam and sound. Indeed, one feels microscopically small, and the thought that one may wrestle with this sea raises in one’s imagination a thrill of apprehension, almost of fear. Why, they are a mile long, these bull-mouthed monsters, and they weigh a thousand tons, and they charge in to shore faster than anyone can run. What chance? No chance at all, is the verdict of the shrinking ego; and one sits, and looks, and listens, and thinks the grass and the shade are a pretty good place in which to be. And suddenly, out there where a big smoker lifts skyward, rising like a sea-god from out of the welter of spume and churning white, on the giddy, toppling, overhanging and downfalling, precarious crest appears the dark head of a man. Swiftly he rises through the rushing white. His black shoulders, his chest, his loins, his limbs — all is abruptly projected on one’s vision. Where but the moment before was only the wide desolation and invincible roar, is now a man, erect, full-statured, not struggling frantically in that wild movement, not buried and crushed and buffeted by those mighty monsters, but standing above them all, calm and superb, poised on the giddy summit, his feet buried in the churning foam, the salt smoke rising to his knees, and all the rest of him in the free air and flashing sunlight, and he is flying through the air, flying forward, flying fast as the surge on which he stands. He is a Mercury — a brown Mercury. His heels are winged, and in them is the swiftness of the sea. In truth, from out of the sea he has leaped upon the back of the sea, and he is riding the sea that roars and bellows and cannot shake him from its back. But no frantic outreaching and balancing is his. He is impassive, motionless as a statue carved suddenly by some miracle out of the sea’s depth from which he rose. And straight on toward shore he flies on his winged heels and the white crest of the breaker. There is a wild burst of foam, a long tumultuous rushing sound as the breaker falls futile and spent on the beach at your feet; and there, at your feet steps calmly ashore a Kanaka, burnt golden and brown by the tropic sun. Several minutes ago he was a speck a quarter of a mile away. He has “bitted the bull-mouthed breaker” and ridden it in, and the pride in the feat shows in the carriage of his magnificent body as he glances for a moment carelessly at you who sit in the shade of the shore. He is a Kanaka — and more, he is a human being, a member of the kingly species that has mastered matter and the brutes and lorded it over creation. And one sits and thinks of Tristram’s last wrestle with the sea on that fatal morning; and one thinks further, to the fact that Kanaka has done what Tristram never did, and that he knows a joy of the sea that Tristram never knew. And still further one thinks. It is all very well, sitting here in the cool shade of the beach, but you are a human being, one of the kingly species, and what that Kanaka can do, you can do yourself. Go to. Strip off your clothes that are a nuisance in this mellow clime. Get in and wrestle with the sea; wing your heels with the skill and power that reside in you; bit the sea’s breakers, master them, and ride upon their backs as a king should. And that is how it came about that I tackled surf-riding. And now that I have tackled it, more than ever do I hold it to be a royal sport.

But first let me explain the physics of it. A wave is a communicated agitation. The water that composes the body of the wave does not move. If it did, when a stone is thrown into a pond and the ripples spread away in an ever widening circle, there would appear at the center an ever increasing hole. No, the water that composes the body of a wave is stationary. Thus, you may watch a particular portion of the ocean’s surface and you will see the same water rise and fall a thousand times to the agitation communicated by a thousand successive waves. Now imagine this communicated agitation moving shoreward. As the bottom shoals, the lower portion of the wave strikes land first and is stopped. But water is fluid, and the upper portion has not struck anything, wherefore it keeps on communicating its agitation, keeps on going. And when the top of the wave keeps on going, while the bottom of it lags behind, something is bound to happen. The bottom of the wave drops out from under and the top of the wave falls over, forward, and down, curling and cresting and roaring as it does so. It is the bottom of a wave striking against the top of the land that is the cause of all surfs. But the transformation from a smooth undulation to a breaker is not abrupt except where the bottom shoals abruptly. Say the bottom shoals gradually for from a quarter of a mile to a mile, then an equal distance will be occupied by the transformation. Such a bottom is that off the beach of Waikiki, and it produces a splendid surf-riding surf. One leaps upon the back of a breaker just as it begins to break, and stays on it as it continues to break all the way in to shore. And now to the particular physics of surf-riding. Get out on a flat board, six feet long, two feet wide, and roughly oval in shape. Lie down upon it like a child on a coaster and paddle with your hands out to deep water, where the waves begin to crest. Lie out there quietly on the board. Sea after sea breaks before, behind, and under and over you, and rushes in to shore, leaving you behind. When a wave crests, it gets steeper. Imagine yourself, on your board, on the face of that steep slope. If it stood still, you would slide down just as a child slides down a hill on his or her coaster. “But,” you object, “the wave doesn’t stand still.” Very true, but the water composing the wave stands still, and there you have the secret. If ever you start sliding down the face of that wave, you’ll keep on sliding and you’ll never reach the bottom. Please don’t laugh. The face of that wave may be only six feet, yet you can slide down it a quarter of a mile, or half a mile, and not reach the bottom. For, see, since a wave is only a communicated agitation or impetus, and since the water that composes a wave is changing every instant, new water is rising into the wave as fast as the wave travels.

You slide down this new water, and yet remain in your old position on the wave, sliding down the still newer water that is rising and forming the wave. You slide precisely as fast as the wave travels. If it travels fifteen miles an hour, you slide fifteen miles an hour. Between you and the shore stretches a quarter of mile of water. As the wave travels, this water obligingly heaps itself into the wave, gravity does the rest, and down you go, sliding the whole length of it. If you still cherish the notion, while sliding, that the water is moving with you, thrust your arms into it and attempt to paddle; you will find that you have to be remarkably quick to get a stroke, for that water is dropping astern just as fast as you are rushing ahead. And now for another phase of the physics of surf-riding. All rules have their exceptions. It is true that the water in a wave does not travel forward. But there is what may be called the send of the sea. The water in the overtoppling crest does move forward, as you will speedily realize if you are slapped in the face by it, or if you are caught under it and are pounded by one mighty blow down under the surface panting and gasping for half a minute. The water in the top of a wave rests upon the water in the bottom of the wave. But when the bottom of the wave strikes the land, it stops, while the top goes on. It no longer has the bottom of the wave to hold it up. Where was solid water beneath it, is now air, and for the first time it feels the grip of gravity, and down it falls, at the same time being torn asunder from the lagging bottom of the wave and flung forward. And it is because of this that riding a surfboard is something more than a mere placid sliding down a hill. In truth, one is caught up and hurled shoreward as by some Titan’s hand. I deserted the cool shade, put on a swimming suit, and got hold of a surfboard. It was too small a board. But I didn’t know, and nobody told me. I joined some little Kanaka boys in shallow water, where the breakers were well spent and small — a regular kindergarten school. I watched the little Kanaka boys. When a likely-looking breaker came along, they flopped upon their stomachs on their boards, kicked like mad with their feet, and rode the breaker in to the beach. I tried to emulate them. I watched them, tried to do everything that they did, and failed utterly. The breaker swept past, and I was not on it. I tried again and again. I kicked twice as madly as they did, and failed. Half a dozen would be around. We would all leap on our boards in front of a good breaker. Away our feet would churn like the sternwheels of river steamboats, and away the little rascals would scoot while I remained in disgrace behind. I tried for a solid hour, and not one wave could I persuade to boost me shoreward. And then arrived a friend, Alexander Hume Ford, a globe trotter by profession, bent ever on the pursuit of sensation. And he had found it at Waikiki. Heading for Australia, he had stopped off for a week to find out if there were any thrills in surf-riding, and he had become wedded to it. He had been at it every day for a month and could not yet see any symp-toms of the fascination lessening on him. He spoke with authority. “Get off that board,” he said. “Chuck it away at once. Look at the way you’re trying to ride it. If ever the nose of that board hits bottom, you’ll be disembowelled. Here, take my board. It’s a man’s size.” I am always humble when confronted by knowledge. Ford knew. He showed me how properly to mount his board. Then he waited for a good breaker, gave me a shove at the right moment, and started me in. Ah, delicious moment when I felt that breaker grip and fling me. On I dashed, a hundred and fifty feet, and subsided with the breaker on the sand.

From that moment I was lost. I waded back to Ford with his board. It was a large one, several inches thick, and weighed all of seventy-five pounds. He gave me advice, much of it. He had had no one to teach him, and all that he had laboriously learned in several weeks he communicated to me in half an hour. I really learned by proxy. And inside of half an hour I was able to start myself and ride in. I did it time after time, and Ford applauded and advised. For instance, he told me to get just so far forward on the board and no farther. But I must have got some farther, for as I came charging in to land, that miserable board poked its nose down to bottom, stopped abruptly, and turned a somersault, at the same time violently severing our relations.

I was tossed through the air like a chip and buried ignominiously under the downfalling breaker. And I realized that if it hadn’t been for Ford, I’d have been disembowelled. That particular risk is part of the sport, Ford says. Maybe he’ll have it happen to him before he leaves Waikiki, and then, I feel confident, his yearning for sensation will be satisfied for a time. When all is said and done, it is my steadfast belief that homicide is worse than suicide. Ford saved me from being a homicide. “Imagine your legs are a rudder,” he said. “Hold them close together, and steer with them.” A few minutes later I came charging in on a comber. As I neared the beach, there, in the water, up to her waist, dead in front of me, appeared a woman. How was I to stop that comber on whose back I was? It looked like a dead woman. The board weighed seventy-five pounds, I weighed a hundred and sixty-five. The added weight had a velocity of fifteen miles per hour. The board and I constituted a projectile. I leave it to the physicists to figure out the force of the impact upon that poor woman. And then I remembered my guardian angel, Ford. “Steer with your legs!” rang through my brain. I steered with my legs, I steered sharply, abruptly, with all my legs and with all my might. The board sheered around broadside on the crest. Many things happened simultaneously. The wave gave me a passing buffet, a light tap as the taps of waves go, but a tap sufficient to knock me off the board and smash me down through the rushing water to bottom, with which I came in violent collision and upon which I was rolled over and over. I got my head out for a breath of air and then gained my feet. There stood the woman before me. I felt like a hero. I had saved her life. And she laughed at me. It was not hysteria. She had never dreamed of her danger. Anyway, I solaced myself, it was not I but Ford that saved her, and I didn’t have to feel like a hero. And besides, that leg-steering was great. In a few minutes more of practice I was able to thread my way in and out past several bathers and to remain on top my breaker instead of going under it. “Tomorrow,” Ford said, “I am going to take you out into the blue water.” I looked seaward where he pointed, and saw the great smoking combers that made the breakers I had been riding look like ripples. I don’t know what I might have said had I not recollected just then that I was one of a kingly species. So all that I did say was, “All right, I’ll tackle them tomorrow.”

The water that rolls in on Waikiki Beach is just the same as the water that laves the shores of all the Hawaiian Islands; and in ways, especially from the swimmer’s standpoint, it is wonderful water. It is cool enough to be comfortable, while it is warm enough to permit a swimmer to stay in all day without experiencing a chill. Under the sun or the stars, at high noon or at midnight, in midwinter or in midsummer, it does not matter when, it is always the same temperature — not too warm, not too cold, just right. It is wonderful water, salt as old ocean itself, pure and crystal clear. When the nature of the water is considered, it is not so remarkable after all that the Kanakas are one of the most expert of swimming races. So it was, next morning, when Ford came along, that I plunged into the wonderful water for a swim of indeterminate length. Astride of our surfboards, or, rather, flat down upon them on our stomachs, we paddled out through the kindergarten where the little Kanaka boys were at play. Soon we were out in deep water where the big smokers came roaring in. The mere struggle with them, facing them and paddling seaward over them and through them, was sport enough in itself. You had to have your wits about you, for it was a battle in which mighty blows were struck, on one side, and in which cunning was used on the other side — a struggle between insensate force and intelligence. I soon learned a bit. When a breaker curled over my head, for a swift instant I could see the light of day through its emerald body; then down would go my head, and I would clutch the board with all my strength. Then would come the blow, and to the onlooker on shore I would be blotted out. In reality the board and I had passed through the crest and emerged in the respite of the other side. I should not recommend those smashing blows to an invalid or delicate person. There is weight behind them, and the impact of the driven water is like a sandblast. Sometimes one passes through half a dozen combers in quick succession, and it is just about that time that one is liable to discover new merits in the stable land and new reasons for being on shore. Out there in the midst of such a succession of big smoky ones, a third man was added to our party, one Freeth. Shaking the water from my eyes as I emerged from one wave and peered ahead to see what the next one looked like, I saw him tearing in on the back of it, standing upright on his board, carelessly poised, a young god bronzed with sunburn. We went through the wave on the back of which he rode. Ford called to him. He turned an airspring from his wave, rescued his board from its maw, paddled over to us and joined Ford in showing me things. One thing I learned in particular from Freeth, namely, how to encounter the occasional breaker of exceptional size that rolled in.

Such breakers were really ferocious, and it was unsafe to meet them on top of the board. But Freeth showed me, so that whenever I saw one of that caliber rolling down on me, I slid off the rear end of the board and dropped down beneath the surface, my arms over my head and holding the board. Thus, if the wave ripped the board out of my hands and tried to strike me with it (a common trick of such waves), there would be a cushion of water a foot or more in depth between my head and the blow. When the wave passed, I climbed upon the board and paddled on. Many have been terribly injured, I learn, by being struck by their boards. The whole method of surf-riding and surf-fighting, I learned, is one of non-resistance. Dodge the blow that is struck at you. Dive through the wave that is trying to slap you in the face. Sink down, feet first, deep under the surface, and let the big smoker that is trying to smash you go by far overhead. Never be rigid. Relax. Yield yourself to the waters that are ripping and tearing at you. When the undertow catches you and drags you seaward along the bottom, don’t struggle against it. If you do, you are liable to be drowned, for it is stronger than you. Yield yourself to that undertow. Swim with it, not against it, and you will find the pressure removed. And, swimming with it, fooling it so that it does not hold you, swim upward at the same time. It will be no trouble at all to reach the surface. The person who wants to learn surf-riding must be a strong swimmer, and must be used to going under the water. After that, fair strength and common sense are all that is required. The force of the big comber is rather unexpected. There are mix-ups in which board and rider are torn apart and separated by several hundred feet. The surf-rider must take care of him or herself. No matter how many riders swim out with you, you cannot depend upon any of them for aid. The fancied security I had in the presence of Ford and Freeth made me forget that it was my first swim out in deep water among the big ones. I recollected, however, and rather suddenly, for a big wave came in, and away went the two men on its back all the way to shore. I could have been drowned a dozen different ways before they got back to me. One slides down the face of a breaker on the surf-board, but has to get started to sliding. Board and rider must be moving shoreward at a good rate before the wave overtakes them. When you see the wave coming that you want to ride in, you turn tail to it and paddle shoreward with all your strength, using what is called the windmill stroke. This is a sort of spurt performed immediately in front of the wave. If the board is going fast enough, the wave accelerates it, and the board begins its quarter-of-a-mile slide. I shall never forget the first big wave I caught out there in the deep water. I saw it coming, turned my back on it and paddled for dear life. Faster and faster my board went, till it seemed my arms would drop off. What was happening behind me I could not tell. One cannot look behind and paddle the windmill stroke. I heard the crest of the wave hissing and churning, and then my board was lifted and flung forward. I scarcely knew what happened the first half-minute. Though I kept my eyes open, I could not see anything, for I was buried in the rushing white of the crest. But I did not mind. I was chiefly conscious of ecstatic bliss at having caught the wave. At the end of the half-minute, however, I began to see things, and to breathe. I saw that three feet of the nose of my board was clear out of water and riding on the air. I shifted my weight forward, and made the nose come down. Then I lay, quite at rest in the midst of the wild movement, and watched the shore and the bathers on the beach grow distinct. I didn’t cover quite a quarter of a mile on that wave, because, to prevent the board from diving, I shifted my weight back, but shifted it too far and fell down the rear slope of the wave. It was my second day at surf-riding, and I was quite proud of myself. I stayed out there four hours, and when it was over, I was resolved that on the morrow I’d come in standing up.

But that resolution paved a distant place. On the morrow I was in bed. I was not sick, but I was very unhappy, and I was in bed. When describing the wonderful water of Hawaii I forgot to describe the wonderful sun of Hawaii. It is a tropic sun, and, furthermore, in the first part of June, it is an overhead sun. It is also an insidious, deceitful sun. For the first time in my life I was sunburned unawares. My arms, shoulders, and back had been burned many times in the past and were tough; but not so my legs. And for four hours I had exposed the tender backs of my legs, at right angles, to that perpendicular Hawaiian sun. It was not until after I got ashore that I discovered the sun had touched me. Sunburn at first is merely warm; after that it grows intense and the blisters come out. Also, the joints, where the skin wrinkles, refuse to bend. That is why I spent the next day in bed. I couldn’t walk. And that is why, today, I am writing this in bed. It is easier to than not to. But tomorrow, ah, tomorrow, I shall be out in that wonderful water, and I shall come in standing up, even as Ford and Freeth. And if I fail tomorrow, I shall do it the next day, or the next. Upon one thing I am resolved: the Snark shall not sail from Honolulu until I, too, wing my heels with the swiftness of the sea, and become a sunburned, skin-peeling Mercury».

«Вот что это такое — спорт для прирожденных королей земли. Зеленая трава растет прямо у воды на пляже Вайкики, в пятидесяти футах от вечного моря. Деревья также растут до самого соленого края и можно сидеть в их тени и смотреть в сторону моря на величественный прибой, с грохотом набегающий на пляж у самых ног. В полумиле от берега, там, где находится риф, белоголовые гребешки внезапно вырываются из безмятежной бирюзово-голубой воды и накатывают на берег. Один за другим они приходят, длиной в милю, с дымящимися гребнями, белые батальоны бесконечной армии океана. И человек сидит и слушает непрекращающийся рев и наблюдает за бесконечной процессией, чувствует себя крошечным и хрупким перед этой огромной силой, выражающей себя в ярости, пене и звуке. Действительно, человек чувствует себя микроскопически маленьким и мысль о том, что он может бороться с этим, вызывает в его воображении трепет предчувствия, почти первобытный естественный страх: да ведь они в милю длиной, эти чудовища с огромной бездонной пастью, весят тысячу тонн, и они приближаются к берегу быстрее, чем кто-либо может бежать. Какой шанс выжить? Вообще никаких шансов — таков вердикт сжимающегося под тяжестью мыслей о неизведанном, эго; и человек садится, и смотрит, и слушает, и думает, что трава и берег — безопасное хорошее место, где можно находиться всё время…

И вдруг там, где к небу поднимается большой гребень, поднимается, как морской бог из клубящейся пены и больших волн, на головокружительном обрушающемся гребне, ненадежном, нависающем и падающем вниз гребне, появляется темная голова человека. Она стремительно поднимается сквозь несущуюся белизну. Черные плечи человека, его грудь, его чресла, его конечности – все резко проецируется в поле зрения, где за мгновение до этого было только бескрайнее запустение и непобедимый рев, теперь есть человек… прямой, стоящий во весь рост, не борющийся отчаянно в этом диком движении волн, не погребенный, раздавленный и сраженный этими могучими монстрами, но стоящий над ними всеми, спокойный и величественный, балансирующий на головокружительной вершине; его ноги утопают в пене, в соленом дыму, в свободном воздухе и сверкающем солнечном свете; он летит по воздуху, летит вперед, летит быстро, как волна, на которой он стоит. Он — Меркурий. Его пятки окрылены и в них — стремительность моря. По правде говоря, он вскочил на спину моря и просто как всадник едет верхом на море, которое ревет и ревет и не может сбросить его со своей спины. Но ему не свойственно неистовое стремление к превосходству и балансированию. Он бесстрастен, неподвижен, как статуя, внезапно каким-то чудом вырезанная из морской глубины, из которой он поднялся.

Прямо к берегу он летит на своих крылатых пятках и белом гребне буруна. Раздается дикий всплеск пены, долгий шумный плеск, когда бурун, уже бесполезный и потраченный, падает на пляж у ваших ног; и там же, у ваших ног, спокойно ступает на берег фигура Канака, обожженная золотисто-коричневым тропическим солнцем. Несколько минут назад он был пятнышком в четверти мили от нас. Он укусил бурун с бездонной пастью и оседлал его, и гордость за этот подвиг проявляется в осанке его великолепного тела, когда он на мгновение беззаботно смотрит на вас, сидящих в тени берега. Он — Канака и более того, он — человеческое существо, представитель царственного вида, который овладел материей и животными и господствует над этими творениями.

И каждый сидит и думает о последней схватке Тристрама с морем в это роковое утро; и можно подумать о том факте, что Канака сделал то, что Тристрам никогда не делал, и что он знает радость моря, которую Тристрам никогда не знал. И еще человек думает: все это очень хорошо, сидеть здесь, в прохладной тени пляжа, но я — человеческое существо, один из представителей царственного вида, и то, что может сделать этот Канака, я могу сделать сам. Пойду и сниму с себя одежду, которая мешает в этом мягком климате. Сяду и буду бороться с морем; размахивать пятками с помощью забытого мастерства и силы, которые заключены во мне; буду кусать морские волны, овладевать ими и скакать на их спинах, как подобает королю.

Так получилось, что я занялся серфингом. И теперь, когда я взялся за это, больше, чем когда-либо, я считаю это королевским видом спорта. Но сначала позвольте мне объяснить его сложную физику. Волна — это передаваемое волнение, импульс.
Вода, составляющая тело волны, не движется. Если бы это было не так, то камень, брошенный в пруд, образовывал бы расширяющуюся рябь, которая образовывала бы увеличивающуюся дыру. Нет, тут вода, составляющая тело волны, неподвижна. Таким образом, вы можете наблюдать за определенной частью поверхности океана и увидите, как одна и та же вода поднимается и опускается тысячу раз из-за волнения, передаваемого тысячью последовательных волн. Теперь представьте, что это сообщаемое волнение движется к берегу.
Когда дно мелеет, нижняя часть волны ударяется о берег и останавливается, а верхняя часть не наткнувшаяся на него, продолжает сообщать воде о своем движении, продолжает двигаться вперед. И когда вершина волны продолжает двигаться, в то время как ее основание неподвижно, что-то обязательно произойдет и происходит вот что: нижняя часть волны выпадает из-под нее, а верхняя часть волны падает вперед и вниз, изгибаясь, поднимаясь на гребень и неистово при этом ревя. Именно нижняя часть волны, ударяющаяся о верхнюю часть суши, является причиной прибоя.

Переход от плавной волны к буруну не является резким, за исключением тех случаев, когда дно резко обрывается. Скажем, дно постепенно мелеет на протяжении
от четверти мили до мили, именно такое дно находится недалеко от пляжа Вайкики, и оно создает великолепные условия для серфинга. Человек прыгает на спину буруна как раз в тот момент, когда он начинает разбиваться, и остается на нем, пока он продолжает мчать до самого берега.

А теперь перейдем к конкретной физике катания на серфе — плоской овальной доске длиной шесть футов, шириной два фута. Ляг на него плашмя и греби руками к глубокой воде, где начинают вздыматься волны. После того, как волна разбивается перед тобой или позади тебя, под тобой и над тобой, она устремляется к берегу, оставляя тебя позади. Когда волна набирает обороты, она становится круче. Представь себя на своей доске на склоне этого крутого склона. Если бы он стоял неподвижно, ты бы соскользнул вниз точно так же, как ребенок съезжает с горки на ледянке. "Но, — возразишь ты, — волна не стоит на месте”. Очень верно, но вода, составляющая волну, стоит на месте, вот вам секрет. Если ты когда-нибудь начнешь скользить по поверхности этой волны, ты будешь продолжать
скользить и никогда не достигнешь дна. Пожалуйста, не смейся. Лицом к тебе волна может быть всего шесть футов, но ты можешь проскользнуть по ней четверть мили или полмили и не достичь дна. Ибо, видишь ли, поскольку волна – это всего лишь передаваемый импульс, и поскольку вода, составляющая волну, меняется каждое мгновение, новая вода поднимается в волну мгновенно. Ты скользишь вниз по этой новой воде и все же остаешься в своем старом положении на волне, скользя вниз по еще более новой воде, которая поднимается снизу и формирует волну. Ты скользишь точно так же быстро, как движется волна. Между тобой и берегом простирается четверть мили воды. Когда волна подходит к месту формирования, вода услужливо собирается в нее, гравитация делает все остальное, и ты опускаешься вниз, скользя по всей ее длине. Если во время скольжения тебе все еще покажется, что вода движется вместе с тобой — просто погрузи в нее руки и попытайся грести; ты обнаружишь, что тебе нужно быть нереально быстрым гребцом, потому что вода убывает за кормой так же быстро, как ты несешься вперед, быстрее чем ты физически можешь грести руками.

А теперь перейдем к другому этапу физики серфинга. У всех правил есть свои исключения. Это правда, что вода в волне не движется вперед. Но есть то, что можно назвать посланием моря. Вода на опрокидывающемся гребне действительно движется вперед, как ты быстро поймешь, если она ударит тебя по лицу, или если ты окажешься под ней, под ее поверхностью, тяжело дыша и задыхаясь в течение полуминуты. Вода в верхней части волны опирается на воду в нижней части волны. Но когда нижняя часть волны ударяется о сушу, она останавливается, в то время как вершина продолжает двигаться. У нее больше нет дна волны. Там, где была твердь, теперь воздух, и впервые она чувствует силу тяжести и падает вниз, в то же время ее отрывает от отстающего дна и швыряет вперед. И именно из-за этого катание на доске для серфинга — это нечто большее, чем просто безмятежное скольжение. По правде говоря, человека подхватывает и швыряет к берегу, как рукой какого-то Титана.

Я покинул прохладную тень, надел купальный костюм и взял доску для серфинга. Это была слишком маленькая доска, но я не знал этого и никто мне не сказал. Я присоединился к нескольким маленьким мальчикам-канака на мелководье, где буруны были маленькие – обычный детский сад. Я наблюдал за маленьким мальчиками-канака. Когда появился подходящий на вид бурун, они плюхались животами на свои доски, как сумасшедшие брыкали ногами и ехали на буруне к пляжу. Я пытался им подражать. Я наблюдал за ними, пытался делать все, что делали они, и потерпел полную неудачу. Бурун пронесся мимо и меня на нем не было. Я пробовал снова и снова. Я пнул ногами воду дважды так же бешено, как мальчики и потерпел неудачу. Я все прыгал и лягался на доске перед хорошей волной, но лишь маленькие негодяи улетали прочь, а я с позором оставался позади.

Я пытался целый час, и ни одну волну не смог убедить подтолкнуть меня к берегу. А потом появился мой друг, Александр Хьюм Форд, путешественник, объездивший мир, всегда готовый к погоне за сенсациями. И он нашел это место в Вайкики. Направляясь в Австралию, он остановился на неделю, чтобы выяснить, есть ли какие-то острые ощущения в серфинге и в итоге он очень привязался к этому занятию. Он занимался этим каждый день в течение месяца и все еще не мог заметить никаких признаков того, что его очарование ослабевает. Он говорил властно.

“Слезь с этой доски”, “Немедленно выбрось это”, “Посмотри, как ты пытаешься на нем ездить”, “Если когда-нибудь нос этой доски коснется дна, ты станешь кормом для рыб”,  “Вот, возьми мою доску, это мужской размер.”

Я всегда подчиняюсь, когда сталкиваюсь с тем, кто знает что-то лучше меня. Форд знал. Он показал мне, как правильно держать свою доску и лежать на ней. Затем он дождался хорошего брейка, толкнул меня в нужный момент и пустил в игру. Ах, восхитительный момент, когда я почувствовал, как этот разрушитель схватил и швырнул меня. Я рванулся вперед, на сто пятьдесят футов и осел вместе с буруном на песок. С этого момента я был потерян для общества. Я вернулся к Форду с его доской — она была более объемная, чем те, на которых я пытался научиться ранее, толщиной в несколько дюймов, а весил семьдесят пять фунтов. Форд выдавал мне советы, по большей части, у него не было никого, кто мог бы его научить, и все, что он с трудом усвоил за несколько недель, он передал мне за полчаса. Я действительно учился на безграничном доверии и уже через полчаса я смог кататься самостоятельно. Я делал это раз за разом, а Форд аплодировал и давал советы. Например, он
сказал мне, чтобы я продвинулся на доске ровно настолько и не дальше. Но я, должно быть, продвинулся немного дальше, потому что, когда я начал заходить на посадку, эта несчастная доска ткнулась носом в дно, резко остановилась и сделала сальто, в то же время яростно разорвав наши отношения. Меня подбросило, я пролетел по воздуху, как щепка, и позорно был погребен под падающим буруном. И я понял, что если бы не Форд, я бы точно стал кормом для рыб. По словам Форда, этот конкретный риск является частью спорта. Может
быть, это случится с ним до того, как он покинет Вайкики, и тогда, я уверен, его жажда сенсаций на какое-то время будет удовлетворена.

Я твердо убежден, что убийство хуже самоубийства. Форд спас меня от обвинения в убийстве. “Представь, что твои ноги — это руль”, — сказал он. “Держи их близко друг к другу и управляй доской — ими”.
Когда я приближался на доске к пляжу, в воде, по пояс, передо мной появилась женщина. Как мне было остановить волну, на спине которой я был? Доска весила семьдесят пять фунтов, я — сто шестьдесят пять.
Добавленный вес развивал скорость пятнадцать миль в час. Доска и я представляли собой быстро движущийся снаряд. Я предоставляю физикам выяснить силу воздействия нас на эту бедную женщину. И тогда я вспомнила о своем опекуне, о, ангел, Форд. “Управляй своими ногами!” — пронеслось в моем мозгу. Я управлял своими ногами, я управлял резко, отрывисто, всеми своими ногами и изо всех сил. Доска развернулась широким бортом на гребне (многие вещи происходили одновременно!), волна нанесла мне мимолетный удар, легкий, как бывает при ударах волн, но достаточный, чтобы сбить меня с доски и швырнуть вниз очень стремительно на самое дно, с которым я жестоко столкнулся и по которому меня перекатывало снова и снова. Я высунул голову на глоток воздуха, а затем поднялся на ноги. Передо мной стояла женщина. Я чувствовал себя героем. Я спас ей жизнь. И она смеялась надо мной. Это была не истерика. Она никогда и не думала о грозящей ей опасности. Во всяком случае, я утешал себя тем, что не я, а Форд спас ее, и мне не нужно было чувствовать себя героем.
И, кроме того, это управление ногами было великолепно. Еще несколько минут практики и я смог без проблем маневрировать мимо купальщиков и оставаться на
вершине своего буруна вместо того, чтобы нырнуть под него, боясь столкновения.

“Завтра, — сказал Форд, — “я собираюсь взять тебя с собой на большую воду”.

Я посмотрел в сторону моря, куда он показывал, и увидел огромные дымящиеся гребни, из-за которых буруны, на которых я ехал, казались рябью в блюдце. Я не знаю, что бы я мог сказать, если бы только что не вспомнил, что я принадлежу к царственному виду. Так что все, что я сказал, было: “Хорошо, я займусь ими завтра”.

Вода, которая накатывает на пляж Вайкики, точно такая же, как вода, омывающая берега всех Гавайских островов; и во многих отношениях, особенно с точки зрения пловца, это замечательная вода. Это место достаточно удобное, достаточно теплое, чтобы позволить пловцу оставаться в воде день, не испытывая озноба. Под солнцем или звездами, в полдень или в полночь, в середине зимы или в середине лета, не имеет значения, когда, температура всегда одна и та же – не слишком теплая, не слишком холодная, в самый раз. Это чудесная вода, соленая, как сам старый океан, чистая и кристально прозрачная. Если принять во внимание природу воды, то, в конце концов, не так уж и удивительно, что канака являются одними из самых опытных в плавании рас.

Итак, на следующее утро, когда появился Форд, я погрузился в эту прекрасную воду. Оседлав наши доски для серфинга, или, скорее, распластавшись на животах, мы проплыли через детский сад, где играли маленькие мальчики-канаки. Вскоре мы оказались на большой глубине, где с ревом обрушались большие буруны. Простая борьба с ними, столкновение с ними лицом к лицу и гребля в сторону моря над ними и сквозь них, сама по себе была достаточным спортом и испытанием. Нужно было собраться с мыслями, потому что это была настоящая битва, борьба между бесчувственной силой и интеллектом. Вскоре я кое-чему научился. Когда бурун проносился над моей головой, на короткое мгновение я мог видеть дневной свет сквозь его изумрудное тело; затем моя голова опускалась, и я изо всех сил хватался за доску. Затем последовал бы удар, и для наблюдателя на берегу я был бы стерт с лица земли. На самом деле доска и я перевалили через гребень и появились на другой стороне. Я бы не рекомендовал эти сокрушительные удары для инвалида или слабого (физически) человека. Воздействие движущейся воды похоже на пескоструйную обработку. Иногда после многочисленных бурунов, ты задумаешься о том, как хорошо было просто сидеть на берегу и не испытывать все это тут…

Там, посреди такой череды больших дымчатых гребней, к нашей компании присоединился третий человек, некто Фрит. Стряхивая воду с глаз, я вынырнул из одной волны и посмотрел вперед, чтобы увидеть, как выглядит следующая, я видел, как он ворвался в нее сзади, стоя прямо на своей доске, небрежно балансируя, молодой бог, бронзовый от загара. Мы прошли через волну, на спине которой он ехал. Форд окликнул его. Он сделал неведомое движение на волне, как будто нажал на какую-то пружину волны, и  выехал на доске из ее пасти, подплыл к нам, впоследствии показывая разные интересные вещи.

Я узнал, в частности, от Фрита как столкнуться с волной исключительного размера, которая закручивается внутрь. Такие волны были действительно свирепыми и встречаться с ними было небезопасно. Но Фрит показал мне, так что всякий раз, когда я видел волну такого размера, несущуюся на меня, я соскальзывал с заднего конца доски и падал под ее поверхность, закинув руки за голову и держась за доску. Таким образом, если бы волна вырвала доску у меня из рук и попыталась ударить меня ею (обычный трюк таких волн), между моей головой и ударом была бы водяная подушка глубиной в фут или больше. Когда волна проходила надо мной, я взбирался на доску и плыл дальше. Я узнал, что многие получили ужасные травмы от ударов своими досками в таких ситуациях, не зная этот трюк.

Метод катания на серфе и борьбы с ним, является одним из непреложных правил:

Уклоняйся от удара, который грозит тебе.

Ныряй сквозь волну, которая пытается ударить тебя по лицу.

Погрузись ногами вперед, глубоко под поверхность, и позволь большому буруну, который пытается раздавить тебя, пролететь
над твоей головой.

Никогда не будь жестким. Расслабься.

Отдай себя водам, которые под водой рвут тебя на части. Когда подводное течение подхватывает тебя и тащит по дну в сторону моря, не борись с ним. Если ты это сделаешь, то можешь просто утонуть, потому что эта стихия сильнее человека. Отдайся этому подводному течению, плыви вместе с ним, а не против него, и почувствуешь что ты используешь энергию моря, а не противостоишь ей. И, плывя вместе с нею, обманывая ее так, чтобы она не держала тебя под водой, а помогала плыть вверх. Добраться до поверхности не составит никакого труда
.

Человек, который хочет научиться кататься на серфе, должен быть сильным пловцом и должен привыкать быть некоторое время под водой. После этого требуется только справедливая сила и здравый смысл. Сила большого гребня впечатляет. Бывают путаницы, в которых доска и серфер разрываются на части и разделяются несколькими сотнями футов. Серфингист должен заботиться о себе сам, независимо от того, сколько катающихся на гребнях выплывает на воду вместе с ним, ты не можешь рассчитывать ни на кого из них в помощи. Воображаемая безопасность, которую я испытывал в присутствии Форда и Фрита, обоснована моей забывчивостью – это был мой первый заплыв на большой глубине среди больших волн. Однако я
вспомнил об этом довольно внезапно, когда набежала большая волна и мои спутники унеслись на ее спине до самого берега. Я мог бы утонуть дюжиной разных способов, прежде чем они вернулись ко мне. Один скользит по поверхности буруна на доске для серфинга, второй должен начать скользить. Доска и серфер должны двигаться к берегу с хорошей скоростью прежде чем волна настигнет их. Когда вы видите приближающуюся волну, на которой хотите прокатиться, вы поворачиваетесь к ней хвостом и изо всех сил гребете к берегу, используя руки. Это своего рода рывок, выполняемый непосредственно перед волной. Если доска движется достаточно быстро,
волна ускоряет ее, и доска начинает свое скольжение длиной в четверть мили. Я никогда не забуду первую большую волну, которую я поймал там, на большой глубине. Я предвидел это, повернулся к ней спиной и греб изо всех сил. Моя доска летела все быстрее и быстрее, пока, казалось, у меня не отвалятся руки. Что происходило позади меня, я не мог сказать. Нельзя оглядываться назад и грести, я услышал шипение и вспенивание гребня волны, а затем мою доску как будто подняли и швырнули вперед. Первые полминуты я едва понимал, что произошло. Хотя я держал глаза открытыми, я ничего не мог разглядеть, потому что был погребен в стремительной белизне гребня. Но я не возражал. Главным образом я ощущал экстатическое блаженство от того, что поймал волну. Однако по истечении полуминуты я начал кое-что видеть и дышать. Я увидел, что три фута носа моей доски были свободны от воды и летят по воздуху. Я перенес свой вес вперед и заставил нос опуститься. Затем я лежал, совершенно успокоенный посреди дикого движения, и наблюдал, как берег и купальщики на пляже становятся все ближе и отчетливее. Я не преодолел на этой волне и четверти мили, потому что я
перенес свой вес сильно назад и упал с волны.

Это был мой второй день занятий серфингом и я был очень горд собой. Я пробыл там четыре часа, и когда все закончилось, я решил, что на следующий день я попробовал бы кататься стоя. Это решение проложило путь в далекое будущее. Но на следующее утро я был в постели. Я не был болен, но я был очень несчастен. Описывая чудесную гавайскую воду, я забыл описать чудесное гавайское солнце. Это тропическое солнце, и, кроме того, в первой половине июня это солнце постоянно находится над головой. Это также коварное,
лживое солнце. Впервые в жизни я обгорел на солнце до такой степени, что мои руки, плечи и спина были ужасно обожжены, но не так сильно, как мои ноги – в течение четырех часов я подставлял нежные тыльные стороны своих ног обжигающему гавайскому солнцу. Только после того, как я сошел на берег, я обнаружил, что солнце сильно обожгло меня. Солнечный ожог сначала просто теплый; потом он начинает гореть огнем и появляются волдыри. Кроме того, суставы, где кожа сморщивается, отказываются сгибаться. Вот почему я провел следующий день в постели. Я не мог ходить. И именно поэтому сегодня, я пишу это в постели. Это легче сделать, чем не делать. Но завтра, ах, завтра я буду в этой чудесной воде, и я буду кататься стоя, как Форд и Фрит. И если я потерплю неудачу завтра, я сделаю это на следующий день или послезавтра. В одном я твердо уверен: “Снарк” не отплывет из Гонолулу до тех пор, пока я тоже не смогу стоя проехать на спине волны со скоростью моря и не стану загорелым как Меркурий».

В 1915 году Джек Лондон вернулся на Гавайи и обнаружил, что серфинг стал самостоятельным, и был особенно удивлен, обнаружив каноэ-клуб Outrigger, насчитывающий 1200 членов, «с еще сотнями в списке ожидания и с, кажется, полмили шкафчиков для досок для серфинга».

Томас Эдисон и серфинг

Первое снятое и сохранившееся до наших дней видео серфинга было сделано в Вайкики в рамках исследовательской компании Томаса Эдисона в 1906 году. Изобретатель-бизнесмен отправил культового оператора Роберта Бонина на Гавайи в 1906 году с исключительной миссией — снять серию остросюжетных фильмов о новой территории Соединенных Штатов. Да, изобретатель лампочки был еще и кинорежиссером (киностудия Эдисона выпустила около 1200 фильмов с момента своего основания в 1894 году).

Бонин провел три месяца на Гавайях, запечатлевая на пленку сущность Тихоокеанского архипелага — острова вот-вот должны были стать огромной и прибыльной туристической достопримечательностью.

«Гавайские острова» — это выдающаяся часть истории, доказывающая, что акт катания на волнах — это действительно древняя практика, еще до того, как она стала считаться экзотическим видом спорта”.

Сёрфинг в Африке

Каким же образом о серфинге узнали в Африке?

Часть Африки была частью Британской империи, а многие города были идеальным местом для швартовки кораблей, ведь мореходство было на пике развития и территории Африки активно захватывались и присоединялись к могущественным европейским государствам.

Было образовано немало новых городов, в том числе Музенберг (Кейптаун), ставшим популярным местом для военных и отдыхающих европейцев и американцев.

Самая ранняя запись о том, что кто-то катался на доске для серфинга в Музенберге, принадлежит женщине по имени Хизер Прайс (двоюродной бабушке Кей, жене Росса Линдсея, жены любителя больших волн).

В 1919 году Хизер подружилась с двумя американскими морскими пехотинцами, дислоцированными в Кейптауне после Первой мировой войны, у которых оказались две доски для серфинга из цельного дерева в гавайском стиле.

«Когда ты красивая молодая женщина, тебя найдут приключения и волнения».

Морские пехотинцы научили Хизер заниматься серфингом «стоя». Хизер была первой женщиной, которая каталась на доске для серфинга в Музенберге.

После ужасов Второй мировой войны казалось, что все готовы к бессмысленному, но захватывающему отдыху в океане.

Пилот Тони Боуман решил сделать Музенберг своим домом. Увлекшись описанием серфинга на пляже Вайкики на Гавайях писателем Джеком Лондоном в его романе «Круиз Снарка», Боуман сам стал немного одержим катанием на волнах. Он создал свой собственный вид «лодок» для серфинга и обратился в Туристическую ассоциацию Гонолулу за фотографиями серфинга, чтобы улучшить свои доски. Тони вместе со своими товарищами Лексом Миллером и Бобби ван дер Риетом изготавливали доски в мастерской в Музенберге и в конечном итоге отточили свои навыки до такой степени, что их доски покоряли волны, а в Музенберге утвердился стендап-серфинг.

В 1960-м местные регулярно катались по волнам на всевозможных импровизированных судах. Большая часть зарождающейся индустрии серфинга в Южной Африке в конечном итоге последовала за Брюсом Брауном по стране, когда он снимал «Бесконечное лето» в 1964 году. Кейптаун (Музенберг) был эпицентром атмосферы серфинга новой эры, нового уровня.

В 1970 году молодой человек по имени Питер Райт уволился с работы, чтобы начать работу своей мечты — делать доски для серфинга. Он арендовал место рядом с пляжем, чтобы делать и продавать свои доски и другие товары, связанные с серфингом. Так родился магазин Corner Surf Shop, первый серф-магазин в Африке.

Он стал домом для местного сообщества серфингистов, а пляж Музенберг известен своими хорошими пологими волнами, что делает его идеальным местом для обучения серфингу. Многие известные люди, благодаря которым о серфинге узнали большее количество людей, попробовали серфинг именно в этом месте. Среди них Агата Кристи и Бернард Шоу.

Агата Кристи и серфинг

Королева детектива осваивала серфинг вместе со своим первым мужем в 1921 году в Музенберге и в 1922 году — на Вайкики уже со вторым мужем. О серфинге Агата Кристи помимо своих дневников, упоминала в детективе “Человек в коричневом костюме”:

«I put on my best hat (one of Suzanne’s cast-offs) and my least crumpled white linen and started off after lunch. I caught a fast train to Muizenberg and got there in about half an hour.
It was a nice trip. We wound slowly round the base of Table Mountain, and some of the flowers were lovely. My geography being weak, I had never fully realized that Cape Town is on a peninsula, consequently I was rather surprised on getting out of the train to find myself facing the sea once more. There was some perfectly entrancing bathing going on. The people had short curved boards and came floating in on the waves.

It was far too early to go to tea. I made for the bathing pavilion, and when they said would I have a surf board, I said “Yes, please.” Surfing looks perfectly easy. It isn’t. I say no more.
I got very angry and fairly hurled my plank from me. Nevertheless, I determined to return on the first possible opportunity and have another go. I would not be beaten. Quite by mistake I then got a good run on my board, and came out delirious with happiness. Surfing is like that. You are either vigorously cursing or else you are idiotically pleased with yourself».

«Я надела свою лучшую шляпу (одну из обносков Сюзанны) и наименее мятое белое белье и отправилась на прогулку после обеда. Я села на скорый поезд до Музенберга и добралась туда примерно за полчаса.
Это была хорошая поездка. Мы медленно кружили вокруг подножия Тейбл маунтеин, и некоторые цветы были прекрасны. Мои знания по географии слабы, и я никогда до конца не осознавала, что Кейптаун находится на полуострове, поэтому, выйдя из поезда, я была довольно удивлена, что снова оказалась у моря. Здесь происходило совершенно очаровательное купание. У людей были короткие изогнутые доски, и они плыли на них по волнам.

Было слишком рано идти пить чай. Я направилась к павильону для купания, и когда у меня спросили, нужна ли мне доска для серфинга, я сказала: «Да, пожалуйста». Серфинг выглядит очень просто. Но это не так. Я больше не говорю и не думаю так.
Я очень разозлилась и отшвырнул от себя доску. Тем не менее, позднее я решила вернуться при первой же возможности и попробовать еще раз. Неожиданно успешно прокатилась на доске и вышла в бреду от счастья. Серфинг он такой. Вы либо материтесь, либо по-идиотски довольны собой».

Бернард Шоу и серфинг

Известный драматург осваивал серфинг в преклонном возрасте (74 года) в Африке.